О чем мы говорим, когда мы говорим об Анне Франк - Натан Ингландер

Деб разжимает объятия, чтобы шлепнуть меня по локтю.

— Ну давай, давай, — говорит Шошана. — Попытайся взглянуть на нас троих и вообразить, что этот дом — твой, а мы под твоей защитой, мы заперты в этой комнате.

— А вы что будете делать, пока я воображаю? — спрашивает Марк.

— Я буду смотреть, как ты на нас смотришь. Тоже попробую вообразить.

— Ну ладно, — говорит он. — Валяйте. Я постою, а вы воображайте.

И вот мы вчетвером проделываем все это. Стоим, играем наши роли и по-настоящему вживаемся в образ. И действительно, все мы живо вообразили себе ситуацию. Смотрю: Деб вдруг замечает Марка, а он замечает нас, а Шошана пристально смотрит на своего мужа, пристально-пристально. И так мы стоим долго, очень долго, я прямо потерял счет времени, освещение немножко изменилось: солнце снаружи снова потускнело, если судить по щели под дверью кладовой.

— Ну, что? Я вас спрячу? — спрашивает он серьезным голосом. И впервые за день вытягивает руку, совсем как моя Деб, и тянется своими пальцами к пальцам жены. — Я вас спрячу, Шоши?

А по Шошане видно, что она думает о своих детях, хотя их нет в нашем сценарии. Видно, что она слегка переиначила сценарий. И, помедлив, она говорит: «Да», но не смеется. Она говорит: «Да», но он, как и мы, различает в этом что-то эдакое… и начинает допытываться, снова и снова: — Погоди, разве я этого не сделаю? Разве я вас не спрячу? Даже если это будет вопрос жизни и смерти — если я спасу тебя, а они убьют одного меня за то, что я тебя спас? Неужели нет?

Шошана отдергивает свою руку.

Она ничего не высказывает вслух. И он — тоже. Никто из нас четверых не скажет того, чего нельзя говорить, — что эта жена считает, что ее муж ее не спрячет. Что теперь делать? Чем все это кончится? Мы стоим, как стояли, вчетвером, в кладовой, как в капкане. Боимся отворить дверь и выпустить наружу то, что случилось здесь, внутри.